Коллективная память: разбираемся в определениях

Коллективная память — сложный термин, который каждый ученый использует по-своему. Но все концепции сводятся в одну точку: у нас есть память о событиях, которые мы не переживали, но их пережили наши предшественники. Если события достаточно масштабны, чтобы затронуть множество людей, формируется общая для группы коллективная память о событии или явлении. Как это работает?

Фото: Янина Болдырева

У понятия коллективной памяти много определений. Если попытаться сформулировать его так, чтобы согласились разные исследователи, то коллективная память — это память, которая выходит за рамки памяти одного человека. Чаще всего это понятие упоминают в разговорах об известных событиях истории: холокосте, феномене рабства, ГУЛАГе и так далее. Поэтому иногда используют словосочетание «историческая память».

Французский социолог Морис Хальбвакс был первым ученым, который посвятил понятию коллективной памяти несколько книг. Для него коллективная память — это образ мыслей и ощущений, характерный для определенной эпохи и группы людей. Хальбвакс был первым, кто заметил, что наша индивидуальная память в значительной степени коллективная, потому что мы воспринимаем события так же, как и другие люди в нашей группе.

Русские крестьянки едят из одной миски. Дата съемки: 1932 год. Фотограф: Маргарет Бурк-Уайт.

Кроме того, коллективная память передается тем, кто не был участником или очевидцем событий, и часто формирует восприятие таких людей. Примеры подобной коллективной памяти в нашей повседневности — это запрет на выбрасывание хлеба. В обществе он существует давно, но наши бабушки и дедушки часто говорили, что хлеба не было в войну и поэтому его надо беречь. А в Санкт-Петербурге можно услышать объяснения про блокаду от людей, которые в это время не жили.

Еще один пример — как понижают голос при публичном политическом разговоре, например в кафе. Напрямую санкции за такой разговор не следуют, даже если он некомплиментарный действующей власти, но коллективная память о Советском Союзе и сталинских репрессиях в некоторых группах и сообществах привела к резкому возвращению этой практики.

Американский социолог Джеффри Олик считает, что нужно говорить не о коллективной памяти как застывшем понятии, а о памятовании как постоянном культурном процессе. Праздники, шествия и объекты, которые проводят и создают, чтобы вспомнить о каком-то событии прошлого, — это составляющие процесса памятования, а не статичной памяти. Такое определение позволяет показать динамичность коллективной памяти и отличить ее от истории. Коллективная память может меняться, а еще существуют разные версии памяти об одних и тех же событиях.

История подразумевает объективную репрезентацию событий и установление фактов. Даже если статус факта может быть оспорен, историки сохраняют стремление к объективности. А коллективная память может легко строиться вокруг заведомо вымышленных персонажей и событий, которые не происходили в действительности. Немецкий египтолог Ян Ассман сравнил фигуры фараона Эхнатона и пророка Моисея. Первый действительно существовал, но все записи о нем были уничтожены его противниками, поэтому он не сохранился в памяти общества. А второй — вымышленный персонаж, но это не мешает людям «помнить» о его жизни и поступках. Потому что для коллективной памяти моральный смысл гораздо важнее, чем объективность.

По мнению антрополога Джеймса Вертша и психолога Генри Рёдигера III, коллективная память, в отличие от истории, 1) не переносит противоречий и сложных в оценке фактов, 2) не склонна вносить корректировки в сюжеты на основе новых свидетельств, 3) оперирует упрощенной схемой и не имеет четкой привязки к архивным данным, 4) очень консервативна и требует много времени для пересмотра.

Культурный социолог Джеффри Александер описал, как коллективная память, ее нарративы и ритуалы становятся основой идентичности. Согласно его подходу, выбор событий, которые важно запомнить, и их трактовка создают коллектив и основу для его идентичности.

Нарратив — это повествование о взаимосвязанных событиях. Как правило, в нарративе рассказы о событиях, фактах, героях не противоречат друг другу. Есть и более широкое представление о нарративе как о любом связном письменном или устном рассказе о событии, личности, предмете и так далее. Часто нарратив понимают как высказывание, которое содержит установки определенной идеологии: есть некоторый большой идеологический нарратив, и его фрагменты повторяются в повествованиях.

Например, коллективная идентичность часто строится на трагических событиях, которые определенная группа людей считает подрывными и угрожающими всей группе, на коллективных травмах. Например, опыт рабства предков стал основополагающим для идентичности чернокожих американцев. При этом речь идет не о каком-то объективном факте, а о процессах его интерпретации и конфликтах, которые появляются вокруг разных смыслов этого события.

«Событие получает статус травмы, только если упорядоченные смыслы сообщества резко смещаются со своего привычного места. Именно смыслы обеспечивают чувство шока и страха, а вовсе не события сами по себе. Оказываются ли структуры смысла нестабильными и поврежденными или нет, это происходит не в результате события, а вследствие социокультурного процесса. Это результат осуществления человеческой способности к действиям, результат успешного навязывания новой системы культурной классификации». (Дж. Александер. Смыслы социальной жизни: культурсоциология)

Решения правительства о том, в честь кого должны называться улицы и населенные пункты, кому устанавливаться памятники и какие залы будут в музеях национальной истории, называют политикой памяти. Связь коллективной памяти и идентичности очень хорошо видна на примерах такой политики. До 2014 года идентичность россиянина не была очень сильной. Хотя было введено празднование Дня России 12 июня и Дня народного единства 4 ноября, этим праздникам не уделялось много внимания и мало кто знал, что именно они означают.

Интерактивная выставка музея «Самбекские высоты», Таганрог

В последнее же десятилетие российское государство активно финансирует инициативы в области политики памяти, стараясь контролировать и корректировать коллективную память нынешнего и будущих поколений россиян. Новые учебники истории при соавторстве министра культуры Владимира Мединского, «выставка-блокбастер», посвященная династии Романовых, Российское военно-историческое общество и инициатива «Единой России» по защите памятников Великой Отечественной войне — это только некоторые примеры. Все эти действия нужны для создания и укрепления идентичности россиян, чья поддержка необходима для продолжения военных действий в Украине.

«Международный мемориал» — организация, которая старалась оспаривать официальный дискурс истории России и Советского Союза. Отношение к политическим репрессиям в СССР как к травматическому событию формирует коллектив, который стремится противостоять повторению такого опыта в настоящем. Для подобного противостояния оказывается необходимо вспоминание опыта массовых репрессий и оценка этого опыта как коллективной травмы или коллективного горя.

Исследователи памяти сходятся в том, что невозможно говорить о «правильной» и «неправильной», «вражеской» памяти.

Есть разные интерпретации, часто конфликтующие между собой, и это нормально. Поэтому историческая память в речах политиков и квазинаучных организаций принципиально ненаучна.

С развитием интернета те способы, которыми мы пользуемся для сохранения того или иного события в памяти, радикально меняются. Процессы коллективной памяти приобретают новые инструменты и логику, а старые понятия становятся неприменимы. Например, российский историк и редактор сборника статей «Память в Сети» Алексей Павловский задается вопросом: «Есть ли в интернете „коллектив“, который вообще что-то „помнит“?» Когда появляются технологии, которые помнят все, проблемой становится уже не хранение воспоминаний, а, например, право на забвение.

Литература по теме